Фактор цели и адресата в переводе

В. В. Сдобников

кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и практики английского языка и перевода НГЛУ им. Н.А.Добролюбова, председатель Нижегородского регионального отделения СПР

Идея написания этой статьи возникла случайно и совершенно неожиданно. Толчком послужило недавнее событие, имевшее место в Московском государственном лингвистическом университете. Имеется в виду защита С. А. Алексеевым кандидатской диссертации на тему «Передача структуры образов художественного текста в переводе (на материале англо–русских переводов)» [1]. По правде говоря, мы не собираемся обсуждать теоретические положения, изложенные в этой диссертации, хотя сами по себе они весьма интересны и заслуживают отдельного рассмотрения (при этом, возможно, нам придется вскользь затронуть некоторые из них). Наше внимание привлек вполне определенный момент: диссертация написана на основе анализа четырех переводов одного и того же текста – «Геттисбергской речи» Авраама Линкольна, – выполненных известными, весьма квалифицированными переводчиками. Конечно, въедливый читатель сразу же отметит, что в теме диссертации заявлен художественный текст, а речь Линкольна, строго говоря, не является художественным произведением. Однако диссертант довольно элегантно разрешает это противоречие, указывая в работе, что он условно считает «художественным любой текст, ориентированный прежде всего на форму, а не на содержание» [1, С. 42], что в общем–то соответствует известной классификации текстов К. Райсс. Но и это не главное. Нам показался интересным тот факт, что речь была произнесена в 1863 году, а переводы ее на русский язык выполнены в ХХ веке и даже в начале XXI века, то есть с дистанцией в почти полтора столетия.

Итак, «Геттисбергская речь» А. Линкольна. 19 ноября 1863 года президент Авраам Линкольн произнес речь (Lincoln’s Gettysburg Address) на освящении кладбища близ города Геттисберга, штат Пенсильвания. На поле у Геттисберга произошло самое кровопролитное сражение Гражданской войны в США. Это сражение в конечном итоге ознаменовало перелом в противостоянии Севера и Юга. Как справедливо констатирует С. А. Алексеев, «Геттисбергская речь считается одним из выдающихся образцов американской риторики и в США, без преувеличения, известна практически каждому школьнику» [1, С. 84]. Для нынешних американцев, да и не только американцев, это своего рода литературный памятник, включенный в конкретный исторический контекст, связанный с конкретным историческим событием.

Вот именно эта жесткая связь с событием и создает интересную коллизию с точки зрения переводческой практики – и не только практики, но и теории. Впрочем, для теории в этом случае больше проблем, чем для практики перевода. Действительно, речь Линкольна была уже четыре раза переведена на русский язык и не исключено, что в дальнейшем появятся новые ее переводы. А вот как быть теоретикам и критикам перевода, которые призваны дать оценку результатам практической деятельности на основе определенных теоретических установок?

В чем же проблема? А проблема именно в том, что само событие перевода такого произведения, как «Геттисбергская речь», ставит под сомнение основательность и серьезность тех теоретических положений, которые до сих пор лежали в основе существующих и уже почти повсеместно признанных переводоведческих концепций и теорий. Да что там «положений»! Можно уверенно говорить о неких аксиомах переводоведения, не нуждающихся в доказательствах.

К числу таких аксиом относится и утверждение о необходимости передавать (или воспроизводить) коммуникативный эффект текста, обеспечивать коммуникативное воздействие на получателя перевода, аналогичное тому, которое оказывает оригинал на своего получателя. Достаточно вспомнить слова Н. М. Любимова: «Каждый настоящий писатель, каждый подлинный художник, подлинный мастер мобилизует все имеющиеся в его распоряжении изобразительные средства, чтобы достичь нужного ему художественного эффекта. Значит, и писатель–переводчик, воссоздавая его произведения на своем языке, должен по возможности мобилизовать все средства, чтобы достигнуть того же (курсив мой. – В. С.) эффекта [5, С. 141]. А. Д. Швейцер, творчески развив положения концепции ученых Лейпцигской школы, определил перевод как «процесс, характеризуемый установкой на передачу коммуникативного эффекта первичного текста, частично модифицируемой различиями между двумя языками, двумя культурами и двумя коммуникативными ситуациями» [9, С. 75]. Еще раньше Ю. Найда, определяя понятие динамической эквивалентности как одного из требований к качеству текста, писал, что динамическая эквивалентность «ориентирована на реакцию Рецептора» и стремится обеспечить равенство воздействия (курсив мой – В. С.) на читателя перевода.

Собственно, эти и подобные им утверждения и легли в основу коммуникативно–функционального подхода к переводу, сторонником которого является и автор этих строк. Именно на основе данного подхода перевод нами определяется как «вид языкового посредничества в рамках межъязыковой и межкультурной коммуникации, целью которого является создание текста на ПЯ, репрезентирующего текст на ИЯ в иной языковой и культурной ситуации, имеющего заданную коммуникативную направленность и потенцию выражать коммуникативную интенцию отправителя исходного сообщения, а также производить на своего получателя коммуникативный эффект, сходный с тем, который производит текст на ИЯ» [6, С. 188–189]. Подобное отношение к переводу должно определять способы решения как частных задач практического характера (в процессе осуществления перевода), так и более общих задач, стоящих перед теорией перевода, в частности, задачу выработки критериев оценки качества перевода.

Итак, опыт перевода «Геттисбергской речи» ставит под сомнение только что приведенные нами утверждения и саму установку на обеспечение коммуникативного воздействия на получателя перевода. Объясним, почему.

Речь была обращена к вполне конкретным людям, собравшимся в одно время в одном месте. В задачу оратора входило оказание воздействия именно на этих людей, именно на их сознание он стремился повлиять в тот момент. Именно им была адресована идея величия американской нации, ее мессианского назначения в мире. Хотя можно допустить, что Линкольн не исключал последующего распространения этого текста уже в письменной форме. Но даже если это так, то имея цель воздействовать на своих сограждан, столь разобщенных в результате гражданских потрясений, он вряд ли помышлял о том, что его выступление будет переведено на другие языки, тем более через полторы сотни лет.

Если исходить из основного положения коммуникативно–функциональной теории перевода, то современный переводчик должен обеспечить именно тот эффект или почти тот же эффект, что выступление Линкольна оказало на собравшихся на Геттисбергском поле. В возможности решения этой задачи у нас существуют определенные сомнения. Прежде всего из–за значительных различий между двумя коммуникативными ситуациями: ситуацией создания оригинального текста и ситуацией создания текста перевода. К числу элементов этих ситуаций относятся и сами коммуниканты: создатель оригинала, получатели оригинала, переводчик, получатели перевода. Между слушателями речи Линкольна, американцами шестидесятых годов XIX века, с их непростым опытом вражды и единения, с их сложным отношением к президенту, с их устремлениями и надеждами на будущее, и современными нам русскоязычными получателями перевода лежит огромная пропасть. Современный русский не сможет в принципе воспринимать слова А. Линкольна так, как их воспринимали в ноябре 1863 года американцы. Это, казалось бы, убеждает в самой невозможности осуществления полноценного перевода такого текста.

Правда, коммуникативно–функциональная теория перевода не столь категорична, как это может показаться, и довольно осторожно постулирует необходимость обеспечения равенства эффектов со стороны ИТ и ПТ. Напомним, что в своем определении перевода мы говорим лишь о «потенции» переводного текста выражать коммуникативную интенцию отправителя исходного сообщения. Л. К. Латышев рассматривает полное совпадение индивидуальных реакций со стороны получателей ИТ и ПТ как некую случайность и предпочитает говорить о классах реакций. Он пишет: «ИТ и ПТ дают своим адресатам объективную возможность одинаково отреагировать на сообщение, а будут ли реакции разноязычных адресатов эквивалентными, зависит от степени совпадения их индивидуально–личностных свойств» [4, С. 25]. И все равно остается сомнение, что существующие на сегодняшний день переводы выступления Линкольна дают читателям «объективную возможность» одинаково на это выступление отреагировать.

В лучшем случае внимательный читатель перевода сможет понять, какое именно воздействие стремился оказать оратор на своих слушателей. Достаточно ли этого, чтобы считать выполненный перевод адекватным?

Адекватность – категория оценочная, а следовательно, мы подошли к проблеме оценки качества перевода. Другими словами, можно ли оценить перевод литературного памятника (если такой перевод вообще можно осуществить) положительно, если он не обеспечивает того воздействия на реципиента, какое оказывал оригинал на своего получателя?

Если исходить из постулатов коммуникативно–функционального подхода к переводу, то ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. Но вот ведь в чем загвоздка: переводы–то выполняются (видимо, переводчики не догадываются о постулатах коммуникативно–функционального подхода), причем переводится не только известная речь Линкольна, но и другие исторические документы, многие из которых изначально создавались с целью эмоционального, эстетического или интеллектуального воздействия на адресатов. Так, может, в корне неверна коммуникативно–функциональная теория? Вспоминается, однако, известное речение: «теория–то верная». Но, вероятно, она нуждается в некоторых уточнениях.

Надо сказать, что некоторые мнения, уточняющие приведенные нами выше распространенные положения теории перевода, уже были высказаны. Здесь представляется более чем уместным привести слова М. Я. Цвиллинга, который в одной из своих статей предлагает понятие «терциарного» перевода, то есть перевода в интересах третьих лиц [7, С. 154]. Автор приводит примеры ситуаций, в которых перед переводчиком не ставится задача обеспечить воздействие на реципиента, аналогичное тому, какое оказывает оригинал на своего получателя. Он пишет: «…с точки зрения здравого смысла перевод боевого документа, например, приводит к диаметрально противоположному эффекту, когда он переводится для союзника в интересах налаживания взаимодействия войск в предстоящей операции или же для противника в целях срыва той же самой операции!» [7, С. 153]. Не менее важным – и справедливым! – является указание М. Я. Цвиллинга на то, что «…далеко не всегда инициатором перевода является автор/отправитель оригинального сообщения… Инициатором перевода могут быть, помимо автора, также и сам переводчик, но также и получатель оригинального сообщения,… потенциальный получатель перевода, а зачастую и «постороннее лицо» (например, издатель или политический лидер, вспомним царя Птолемея II как инициатора «Септуагинты»)» [8, С. 41]. В подобной ситуации, конечно же, было бы крайне неразумным настаивать на необходимости обеспечить аналогичное воздействие на реципиента перевода. Следовательно, коммуникативный подход к переводу нуждается в некоторых уточнениях.

Важное уточнение можно сделать, если привлечь к рассмотрению требований к переводу такое понятие, как цель перевода, реализуемая через стратегию переводческих действий.

Представляется, что характер стоящей перед переводчиком цели в значительной степени определяется характером коммуникативной ситуации. Если принять во внимание мнение М. Я. Цвиллинга и признать его правоту, то необходимо выделить два типа коммуникативных ситуаций (в условиях двуязычной коммуникации): в ситуации первого типа (ситуация собственно перевода) переводчик является посредником между создателем оригинала и потенциальными получателями перевода, входит в триаду «автор оригинала – переводчик – получатель перевода» и, соответственно, имеет цель обеспечить именно то воздействие на получателя перевода, на какое рассчитывал автор оригинала; в ситуации второго типа (ситуация терциарного перевода) переводчик действует в интересах третьих лиц, которые даже потенциально не относятся к целевой аудитории автора оригинала, и, соответственно, цель перевода – оправдать ожидания инициатора перевода (третьих лиц), создать текст, удовлетворяющий определенным потребностям этого самого инициатора перевода.

Вполне очевидно, что понятие цели перевода неразрывно связано с понятием адресата. В коммуникативной ситуации любого типа переводчик в одинаковой степени принимает во внимание особенности потенциального получателя переводного текста. Получателем может быть, как мы уже понимаем, человек или аудитория, являющаяся объектом воздействия со стороны автора оригинала и с точки зрения своих интересов и ожиданий мало отличающаяся от аудитории исходного текста (если не считать языковых и культурных различий; однако их нивелирование в переводе есть вопрос технологии перевода). В этом случае есть все основания настаивать на приблизительном сходстве коммуникативных эффектов со стороны оригинала и перевода, и целью перевода по–прежнему остается обеспечение сходного коммуникативного эффекта. В другом случае получатели перевода относятся не только к иной языковой группе, но и к иной эпохе. Их восприятие текста будет принципиально отличаться от восприятия получателей оригинала. Более того, переводчик, выступая в качестве инициатора перевода, может преследовать некую особую цель, не совпадающую с целью автора исходного текста. Он может, например, использовать перевод, чтобы познакомить читателя с особенностями исторической ситуации данного периода, либо раскрыть особенности политической позиции автора, либо продемонстрировать какие–то особенности текста как документа определенной исторической эпохи и т. д. и т. п. Конечно же, в процессе перевода переводчик все–таки учитывает особенности потенциального получателя переводного текста, так что прагматические отношения между переводчиком и получателем и здесь несомненно присутствуют. Как пишет М. Я. Цвиллинг, «терциарный перевод» не в меньшей, а скорее даже в большей степени, чем обычный коммуникативный перевод, зависит от факторов прагматического характера, хотя в этом случае они задаются как бы «извне»: тем, чего получатель ожидает от перевода, с одной стороны, и тем, как переводчик стремится оправдать эти ожидания, с другой» [7, С. 154].

Соответственно, оценивая качество перевода, следует обращать внимание прежде всего на то, насколько удачно переводчик оправдывает ожидания двух разных групп получателей в коммуникативных ситуациях двух разных типов (разумеется, после предварительного определения типа ситуации): либо он более или менее успешно обеспечивать то воздействие на получателей, на которое рассчитывал автор оригинала, либо он дает получателям возможность использовать текст перевода в соответствии с заранее определенной целью. И в том, и в другом случае перевод может и должен считаться адекватным.

Вернемся, однако, к «Геттисбергской речи» А. Линкольна. Коммуникативная ситуация (или ситуации), в которых выполнялись переводы этого выступления, следует отнести к ситуации второго типа. По сути, это и есть ситуация «терциарного перевода». И к ней вполне применимы слова М. Я. Цвиллинга: «Перевод здесь не включен в цепь коммуникации, а является самостоятельной деятельностью по извлечению информации из происходящей между партнерами коммуникации в интересах некоего постороннего, не участвующего в коммуникации наблюдателя» [7, С. 153]. (В данном случае партнеры – это Линкольн и его аудитория, а наблюдатели – это читатели перевода). После того, как мы определили задачи переводчика в этой ситуации, а точнее, определили, что обеспечение аналогичного коммуникативного воздействия не должно входить в задачу переводчика, нас уже не должен смущать факт отсутствия какого бы то ни было сходства между коммуникативными эффектами со стороны оригинала и перевода. Важно то, какую цель преследовал переводчик и насколько она реализована. И действительно, выявив переводческие стратегии, использованные разными переводчиками при переводе выступления А. Линкольна на русский язык, С. А. Алексеев формулирует те цели, на которые ориентировался каждый из переводчиков: В. В. Набоков – добиться максимальной формальной точности перевода, на грани «подстрочника», вероятно, с целью удобства реферирования этого исторического документа. Одновременно задачей могла быть передача исторического контекста через ощущение трагичности описываемых в тексте событий. А. А. Дранов – создать литературное произведение на русском языке, не уступающее подлиннику в поэтичности; сделать акцент на теме нации, народа. П. Р. Палажченко – создать эквивалентный историко–общественно–политический документ, рассчитанный на интересующегося историей русскоязычного читателя, погрузить читателя в контекст гражданской войны в США. В. К. Ланчиков – истолковать читателю скрытый религиозно–мифологический подтекст произведения Линкольна, максимально погрузить читателя в контекст гражданской войны [2, С. 23]. Мы видим, что при известном сходстве целевых установок, которыми руководствовались разные переводчики, в их целях есть и определенные различия. При этом каждый переводчик выступил именно в роли инициатора перевода в интересах той группы лиц, на которую автор заведомо не рассчитывал. Следовательно, оценивая качество каждого перевода, мы должны исходить из того, насколько полно реализована поставленная переводчиком цель. При этом мы вынуждены согласиться с С. А. Алексеевым, который в одной из своих ранних статей написал буквально следующее: «Если судить по единственной фотографии, дошедшей до нас с 19 ноября 1863 года, Авраама Линкольна слушали в основном джентльмены, тогда как текст его речи на русском языке обращен к любому современному читателю независимо от пола, возраста и достатка. Мы с вами открываем для себя Геттисбергскую речь, в отличие от современников шестнадцатого президента США, в силу интереса к истории и литературе. Кроме того, от данного произведения, как и от любого иного, мы желаем получить эстетическое удовольствие и ждем, что переводчик нам его обеспечит» [3, С. 39]. Вот уж воистину наши ожидания в отношении перевода ну никак не согласуются с намерениями автора оригинала! И что же с того?! Да ровным счетом ничего, кроме необходимости учитывать цель, с которой осуществлялся перевод, и фактор адресата.

Интересно, что многие теоретики и практики перевода, в целом осознавая специфику ситуации «терциарного перевода», все–таки интуитивно стремятся к обеспечению «аналогичного» коммуникативного воздействия на получателя перевода. Так, Мишель Берди свою статью, посвященную «Геттисбергской речи», заканчивает словами: «I would advise translators to unfetter their prose – write in verse! – and declaim their texts aloud. The more they sing, the closer they will bring today’s Russian audience to the battlefield at Gettysburg and Lincoln’s vision of America» [10, Р. 29]. Не чувствуется ли в последнем предложении тайное желание сделать так, чтобы современный русскоязычный читатель выступления Линкольна испытал те же чувства, что и собравшиеся на Геттисбергском поле, и воспринял идею величия американской нации и ее ответственности за судьбы мира так же, как они?

Понятно, что это тайное желание не выполнимо. Но это в свою очередь отнюдь не означает, что коммуникативно–функциональный подход к переводу принципиально неверен или невозможен. Скорее это означает некое расширение данного подхода, его определенную модификацию, в результате чего он должен охватить и те достаточно частые ситуации, в которых переводчик выступает в интересах третьих лиц или даже в своих собственных интересах. Учет цели перевода, ожиданий адресата является обязательным и в процессе осуществления перевода, и при его оценке, и полностью согласуется с самой философией коммуникативно–функционального подхода. Проще говоря, перевод всегда должен быть полезным, хотя польза от него будет разной в разных коммуникативных ситуациях.

1. Алексеев, С. А. Передача структуры образов художественного текста в переводе (на материале англо–русских переводов): Дис… канд. филол. наук. М.: МГЛУ, 2009.

2. Алексеев, С. А. Передача структуры образов художественного текста в переводе (на материале англо–русских переводов): Автореф. дис… канд. филол. наук. – М.: МГЛУ, 2009.

3. Алексеев, С. А. Геттисбергское «противостояние»: оригинал vs. перевод / С.А.Алексеев // Мосты. Журнал переводчиков. – 2005. – №2(5).

4. Латышев, Л. К. Технология перевода: Уч. пос. по подготовке переводчиков (с нем. яз.) / Л. К. Латышев. – М.: НВИ–ТЕЗАУРУС, 2000.

5. Любимов, Н. М. Перевод – искусство / Н. М.Любимов // Перевод – средство взаимного сближения народов. – М.: Прогресс, 1987.

6. Сдобников, В. В. Перевод как коммуникативный акт: дидактический аспект / В. В. Сдобников // Вестник НГЛУ им. Н. А. Добролюбова. Серия «Научное сотрудничество с зарубежными университетами–партнерами». Вып.1. – Н.Новгород: НГЛУ им. Н. А. Добролюбова, 2005.

7. Цвиллинг, М. Я. О некоторых модификациях коммуникативного подхода к понятию перевода / М. Я. Цвиллинг // Информационно–коммуникативные аспекты перевода: Межвуз. сборник научных трудов. – Нижний Новгород: НГПИИЯ им. Н. А. Добролюбова, 1991.

8. Цвиллинг, М. Я. Констелляционная модель перевода / М. Я. Цвиллинг // Проблемы теории, практики и дидактики перевода: Мат–лы Первой междунар. научной конф–ции «Проблемы теории, практики и дидактики перевода». 9–11 апреля 2007 г. Серия «Язык. Культура. Коммуникация». Вып.9. – Нижний Новгород: НГЛУ им. Н.А.Добролюбова, 2007.

9. Швейцер, А. Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты / А. Д. Швейцер. – М.: Наука, 1988.

10. Berdy, M. Lincoln’s Gettysburg Address: The Song of Abraham / M. Berdy // Мосты. Журнал переводчиков. – 2005. – №2(5).