Влияние глобализации как социокультурного процесса на современное российское общество

2 Влияние глобализации на социокультурные процессы в России

2.1 Специфика процесса глобализации современного российского общества

Открытие границ социокультурного пространства России вследствие распада советской системы стимулировало рост возможностей культурного выбора, обусловленный включением в глобальные сети обмена информацией и интеллектуальными ресурсами. Готовые модели потребления и культурные образцы хлынули в страну не только с Запада, но и с Востока. Активно возрождались и приспосабливались к современным потребностям и собственные культурно-исторические традиции [91, c. 6]. В итоге, существенно расширилась база культурно ориентированных форм социального опыта, свойственных в советское время небольшим группам интеллигенции. Но, в отличие от советского периода, их ядром стали иностранные критерии потребления и жизненные стили, обеспечивавшие более комфортное существование личности и микрогруппы. Такого рода потребности постепенно вызревали уже в недрах советского общества, ибо в ситуации все увеличивавшегося дефицита товаров, услуг и информации повышение качества жизни нередко превращалось в проблему культурного выбора. Подключение России к глобальному информационному пространству поставило этот выбор в жесткую зависимость от экономического благосостояния личности.

Прямое заимствование расхожих западных культурных образцов определяло и молодежные культурные стили. Самоидентификация с «толкиенистами», «айкидоками», «скинхедами», «рокерами» или «байкерами» открывала возможность первичной социализации на основе ярких, уникальных признаков и в готовых формах. Подобные механизмы быстрого обретения идентичности уже были опробованы в мультикультурных обществах Запада. Вместе с тем претендующие на массовость организованные движения типа «Наши» можно трактовать и как специфически российскую форму «накопления» социального капитала на поле конфронтационной политической культуры. Их отличительные черты – ориентация на власть, «государствоцентричность» и нетерпимость ко всем мыслящим иначе в сочетании с добровольческой активностью на уровне «малых дел» (социальный активизм) [82, c. 37].

Приспосабливаясь к условиям российской трансформации, известные формы социокультурного опыта претерпевали серьезные модификации. Несмотря на привычную для западных моделей гражданского общества «обертку», будь то коммунитарные инициативы, благотворительные акции или правозащитные движения, их содержательная сторона оставалась далекой от коммунитарной парадигмы и была направлена на решение задач выживания и социализации на уровне микросоциума. Российская благотворительность и сейчас зачастую имеет мало общего с западной филантропией, а правозащитная деятельность – с борьбой за права человека в их либеральном понимании.

Распространившаяся в постперестроечные годы практика прямого заимствования западного опыта ускорила процессы социальной стратификации. Стратификационные сдвиги воплощались в многообразных гибридных культурных формах. С этой точки зрения обоснованной представляется оценка российской социокультурной динамики как «движения от моностилистической культуры к полистилистической». Основным признаком последней является ателеологичность, т. е. отсутствие четкой целеориентированности в ходе возникновения и развития новых культурных образцов и стилей. Это неотъемлемая черта модернизации в условиях глобализации.

В результате постсоветское социокультурное пространство остается неоднородным. Оно распадается на отчетливо выраженные субкультурные ареалы, среди которых можно выделить несколько базовых: «средний класс», «новые русские», «новые бедные», маргиналы, криминалитет, альтернативные молодежные субкультуры. Их представители ориентируются на различные культурные модели и стратегии жизненного выбора. В качестве принципа стратификации российского общества в ряде социологических исследований предлагается уровень адаптации к проводимым преобразованиям. Однако этот универсальный для переходных систем стратификационный признак напрямую не соотносится с критериями идейно-политического выбора элитных групп, задающих приоритеты трансформации.

Под воздействием глобальных процессов трансформирующийся социум дробится на общности разной степени интегрированности в глобальный миропорядок. Это, во-первых, «элитная» группа из числа представителей верхушки бизнеса, ориентированная на взаимодействие в рамках глобальных сетей обмена информацией и интеллектуальными ресурсами. Далее следуют активные пользователи каналов «сетевого мира», повышающие с их помощью свой профессионализм, благосостояние и статусные позиции. Эти две группы имеют существенный инновационный потенциал, но они малочисленны и пока «привязаны» к крупным городам и корпоративным структурам или сетевым проектам с участием иностранных партнеров. Третью, самую массовую, группу образуют пассивные потребители глобального информационного и масскультурного продукта. И, наконец, на обочине модернизационных процессов расположен слой социальных маргиналов, отчужденных даже от примитивных моделей глобального потребления [58, c. 159].

Хотя процессы социокультурной дифференциации и способствуют формированию жизненных стилей, альтернативных традиционным, подобная подвижность отчасти «компенсируется» устойчивостью институтов, составляющих ядро культуры. Не утратили своего значения системы неформальных связей и неформальные механизмы взаимодействия, дублирующие институты публичной сферы.

Поиски устойчивой социокультурной идентичности корректируют систему ценностных предпочтений, формирующуюся в претерпевающем трансформационные сдвиги социуме под влиянием потребностей информационного общества. На уровне обыденного социального опыта происходит усвоение «универсальных» для западной цивилизации потребительских образцов и жизненных стилей. Идентификация с Западом нацелена на прагматическое использование достижений глобального мира и утверждение в нем места России [56, c. 71]. Императивы социокультурной динамики диктуют в качестве стратегической задачи «создание возможностей доступа ко всем достижениям мировой культуры, в т. ч. и самым последним, каждому члену общества», т. е. ориентацию на эффективность и конкурентоспособность отдельной личности, на рациональный выбор жизненной стратегии. Но коллективный социальный опыт подталкивает к таким формам включения в сетевой мир, которые находятся в видимом конфликте с сохранением ценностно-мотивированной индивидуальной, групповой и национальной идентичности.

На уровне элитных групп и институтов, в рамках которых эти группы взаимодействуют в ходе принятия решений, идейные предпочтения и идеологические оценки вытесняются выбором в пользу тех или иных прагматических интересов. В то же время российский социум продолжает пребывать в состоянии глубокого внутреннего конфликта между «элитными» и массовыми слоями, между «включенными» в сетевые структуры информационного общества и «остальными». Разрыв между культурным потенциалом населения обуславливает противоречивость тенденций социокультурной динамики нашего общества. В отечественной истории такие противоречия уже не раз решались путем использования мобилизационной модели развития. Однако оптимальные параметры участия государства в становлении информационного общества в России остаются неопределенными.

Формируясь на стыке модернистской и традиционалистской ориентаций, вектор российской социокультурной динамики пролегает в системе координат глобализации и поиска своего места в миропорядке. Выбор конкретных стратегий развития зависит от предпочтений властной элиты, а функции реального социального интегратора выполняет институт политического лидерства. Национальные интересы отождествляются с государственными, а последние нередко подменяются интересами стоящих у власти элитных групп. Высокий уровень социальной разобщенности препятствует накоплению культурных ресурсов модернизации. Параметры социокультурной динамики задает взаимодействие неустоявшихся культурных моделей и социального опыта трансформирующегося социума, расколотого по многочисленным линиям.

Вхождение российского общества в постсоциалистическое состояние привело к качественным изменениям, в том числе к изменению самого населения. Как отмечает Н. Покровский: «Только либеральные критики советского режима могли полагать в свое время, что демократизация и последующий транзит изменят в «нужном» направлении одни свойства системы, но другие оставят такими, какими они были. Изменилось все, притом довольно часто в неожиданном направлении. Система отреагировала на нарушение баланса, следуя своей внутренней логике. Современное население России в результате эффекта глобализации, как видится, безвозвратно ушло от «народных картин», рисовавшихся интеллигенцией далеко от их недавнего прошлого. Это – качественно новая общность, которую можно попытаться смоделировать следующим образом. Ориентированность на материальное потребление, пусть даже самого низкого уровня. Постоянное сужение поля социального интереса вплоть до полной одномерности, одно функциональности; превращение людей в «плоскостные фигуры», лишенные глубинных измерений» [69, c. 151].

Современному российскому обществу свойственна также необычайная пластичность, способность адаптироваться к любым социальным изменениям. Население практически может выдержать все. Оно, в принципе, готово спускаться все глубже вниз по лестнице архаизации и примитивизации, но выживать в любом варианте (причем технологическая продвинутость в одной области, скажем, интернет и домашняя электроника, прекрасно сочетаются с рабским и крайне непроизводительным трудом на приусадебных участках и хищническими заготовками «даров природы» в лесах в духе доисторического человека) [68, c. 104].

Вместе с тем, в России укрепилась новая социальная структура, в значительной степени блокирующая на сегодняшний день, а также и в обозримой перспективе какие-либо значительные социальные изменения. В целом, существует три подхода к оценке возможностей «капитализации» российского общества: две крайние позиции – «капитализма в России не было никогда» и «капитализм в России полностью вошел в свои права», и выделение нескольких исторических типов капитализма: 1) между революцией 1905 г. и Первой мировой войной; 2) в начале 1920-х гг. (НЭП); 3) новый российский капитализм 1990-х гг. В качестве отличительной черты трех российских капитализмов выделяется склонность эксплуатировать посреднические сферы экономики в ущерб производственным, а также зависимость и опора на государство (успешными стали предприниматели, которым государство даровало особые привилегии) [23, c. 118].

Теоретико-абстрактный подход к характеристике современного российского общества определяет его как «транзитное» по причине несформированности культурно-нормативной модели: попытка построения постсовесткого капитализма «сверху» – проявление неорганической модернизации, ответ на внешний вызов со стороны более развитых стран. Догоняющее развитие России порождало метания русского сознания между стремлением подражать Западу и эмоциональным отторжением западного опыта во имя российской самобытности. Кроме того, в рамках дифференциации западного опыта на американский и европейский, ни в один из которых Россия не вписывается полностью, европейский вариант признается более адекватным потребностям российского общества в силу наличия широкой системы социальных гарантий.

Российское общество вошло в состояние равновесной и долговременной стабильности с необозначенными параметрами этой стабилизации. Это состояние представляет собой балансы неопределенностей и фрагментации, которые скорее всего никогда и не будут определены, дефрагментированы и достроены до единого целого.

Тем не менее, данное состояние – это не только российская проблема. Это общая глобальная тенденция, лишь нашедшая в России свое, быть может, самое разительное проявление в силу резкого снижения структурной сопротивляемости российского общества.

В России, однако, происходит своеобразный симбиоз активных глобалистических тенденций с традиционалистскими, отчасти полуфеодальными напластованиями. Это и создает причудливый, и подчас даже экзотический профиль российской ситуации [20, c. 49].

Современное состояние российского общества более или менее сбалансировано и, более того, поддерживается широкими структурами мировой глобализации. Один из сценариев глобализации предполагает, что весь мир развивается по схожим схемам, но со своими вариациями. В этом смысле Россия не исключение, а лишь подвариант общего состояния мирового сообщества.

Однако в России наблюдаются не замедленные процессы адаптации к общемировым изменениям, а, напротив, в силу значительной ослабленности социальной структуры российского общества активно реализует себя большинство глобалистических тенденций в их яркой «гибридной» форме. В этом смысле российское общество в большей степени, чем достаточно стабильные западные общества, подвержено влиянию этих тенденций. Причем многие явно традиционно «нехорошие» и ненормативные процессы получают совершенно иную окраску в системе новых глобалистических координат.

В результате процессы глобализации в России приводят к ряду противоречий. Во-первых, несовпадение форм самопонимания и самосознания, характерных для современной отечественной политической, экономической и культурной элиты, которая продолжает рассматривать Россию как «великую державу» и пытается реализовать соответствующие амбиции, с теми оценками и той ролью, которую отводят ей другие участники международных отношений. Это, в свою очередь, приводит к стремлению российских элит повысить, прежде всего, символический статус (имидж) России. В тоже время, можно говорить, что российская государственно-национальная идентичность еще не сформирована и не устоялась.

Во-вторых, внутри самой страны наблюдаются противоречия между новыми институциональными образованиями, появление которых связано с новой формой включения Россию в глобализацию и существующими с советской эпохи практиками управления, администрирования, принятия решений. Как отмечает А. Волков, «резкие политико-экономические реформы создают «разрывы» системного уровня, которые потом постепенно компенсируются изменением практик, что может приводить либо к полному, либо к частичному возврату в исходное состояние. Одной из глобальных проблемных ситуаций, например, стало устранение государства из сферы обеспечения хозяйственных связей. Эго привело к тому, что ряд механизмов установления связей, заключения сделок и гарантирования выполнения контрактных обязательств, которые в период государственной экономики были второстепенными, приобрели гораздо большее значение в новых условиях. Это относится, в частности, к феномену адаптации традиционных этических принципов директоров советских предприятий к стратегиям установления связей и минимизации риска. Выполнение контрактных обязательств, которое, по идее, должно гарантироваться государственной правовой системой, на деле до сих пор обеспечивается различными диффузными формами реального или потенциального насилия, не имеющего отношения к государству» [28, c. 47]. При этом данные противоречия наблюдаются практически во всех сферах общества.

Кризисное состояние, в котором оказалась преобладающая часть населения с началом глобального экономического кризиса, выражающееся в неосвоенности новых, адекватно складывающихся институциональных образцов хозяйственного поведения и в несформированности устойчивой социальной идентичности, является объективной характеристикой современного периода в развитии российского общества. Кризис адаптации – провалы продуктивных моделей социально-экономической деятельности, основанных на профессионализме и квалификации, – и, наоборот, успех полукриминальной деятельности не только тормозят социальную динамику, но и несут угрозу социальной стабильности [31, c. 39]. Невозможность для большинства населения реализовать свои социально-экономические притязания, повысить или хотя бы поддержать социальный статус будет блокировать продвижение по всем другим направлениям преобразований, создавать социальное напряжение, разрушающее общественное согласие.

Л. Бызов [23] в статье «Социокультурная трансформация российского общества и формирование неоконсервативной идентичности» связывает переживаемый российским обществом кризис с особенностями процесса национальной модернизации. Фактически стимулированная попытками модернизации «разорванность» национального и социального самосознания привела к видимому распаду социума. Действительно, современная Россия все 1990-е гг. оставалась крайне аморфным национальным негосударственным образованием, постоянно пребывающим в состоянии «полураспада» и влияния глобализационных процессов. Внутренний социально-культурный конфликт между отдельными фрагментами общества (группы, ориентированные на идеологию «догоняющей» модернизации, и группы, ориентированные на традиционалистские ценности) на каком-то этапе стал доминировать над осознанием исторической общности. Внутренние этнические скрепы оказались слишком слабы, чтобы на руинах «суперэтнической» империи смогло полноценно сформироваться национальное государство. В результате за более чем десять лет попыток модернизации Россия длительное время не могла выдвинуть национальных лидеров, адекватных особенностям этого этапа развития, выработать общенациональную идеологию, сформировать внутри страны значимые политические субъекты.

Что касается осознания общих национальных интересов, вокруг которых формируется идеология «национального государства», то, по мнению некоторых историков, русские в силу целого ряда причин не сложились как собственно нация и скорее представляют собой «суперэтнос», цементируемый не столько национальными интересами, сколько наднациональными, цивилизационными. В условиях распада наднационального проекта, собственно этнической энергетики русских оказывается недостаточно для создания национального государства. Исследователи отмечают низкий уровень самоорганизациии русских, все возрастающую субэтничность – и региональную, и социокультурную. За время, прошедшее с распада СССР, русский этнос фактически не смог создать своей полноценной национальной государственности, а способность «цементировать» суперэтническое образование стал утрачивать (подтверждением чему стали острые конфликты на Северном Кавказе).

В результате все большую популярность приобретает модель социально ориентированного капитализма с государственным регулированием определяющих сфер жизни и широкой экономической свободой на его «нижних» этажах – в мелком, среднем бизнесе, торговле, сфере обслуживания. Наибольшее распространение среди сторонников различных идейно-политических течений получает идея социальной справедливости и национального возрождения, укрепления государственной мощи [42, c. 161].

Таким образом, сегодня можно констатировать, что современное российское общество в полной мере подверглось процессам глобализации. Социокультурное пространство постсоветской России оказалось не в состоянии (скорее даже в нежелании) сопротивляться западным веяниям. Процессы глобализации в социокультурной сфере происходят во всем мире и Россия здесь не исключение. В этом процессе есть не только отрицательные, но и положительные стороны, такие как диалог культур, космополитизм и т. д. На наш взгляд, России необходимо попытаться найти цивилизационную идентичность в условиях глобализации.