Стихотворение В. С. Соловьёва
«На мотив из Мицкевича» в переводческой практике поэта

Юрина Н. Г.

Мордовский государственный университет им. Н. П. Огарёва (г. Саранск)

Хорошо известно, что В. С. Соловьев в своем поэтическом творчестве неоднократно обращался к переводам. Этот пласт его художественного наследия практически не изучен и ждет своих исследователей. В российской науке о необходимости изучения поэтических переводов Соловьева впервые заговорила в 1970-е годы З. Г. Минц, однако и по прошествии сорока лет существенных сдвигов в этом направлении не произошло. Предположим, что это может быть связано с медленным освоением художественного наследия русского философа в целом. С учетом того, что собственно переводы и подражания в нем занимают достаточно скромное место, становится понятно весьма прохладное отношение к данной проблеме современных ученых. Тем не менее, на наш взгляд, изучение этого пласта в многогранном литературном творчестве В. С. Соловьева крайне важно и актуально для соловьевоведения. Оно поможет не только представить степень переводческого таланта этого автора, но и осмыслить его творческие связи с зарубежной художественной традицией, понять влияние мировых поэтических воздействий на его творчество. Принимая во внимание тот факт, что поэтические переводы Соловьева никогда не были для него средством заработка, следует относиться к ним как к ценным свидетельствам эволюции его собственного мироощущения и художественного видения мира.

Примечательно, что переводческая деятельность Соловьева охватывала 1870–1890-е годы, однако наиболее активно и плодотворно она протекала в ранний период его творчества. На наш взгляд, это еще раз подтверждает то, что этот род творчества оказался особенно важным для автора в период формирования его художественного мира и метода.

З. Г. Минц считала, что, несмотря на «кажущуюся пестроту» и «ненаправленность» [Минц 1974: 48] переводческих интересов Соловьева в 1880-е годы, можно выделить несколько основных линий в его деятельности этого периода: итальянская лирика эпохи Возрождения, восточная поэзия и античный эпос. Считаем необходимым дополнить названные направления по крайней мере еще одним – европейской романтической лирикой. Она интересовала Соловьева-переводчика уже в 1870-е годы (свидетельством чему переводы из раннего Г. Гейне, а также близких романтикам по своему мироощущению Платона и Ф. Шиллера). Романтическое мировоззрение по большому счету определяло художественный мир Соловьева-поэта, поэтому этот его интерес вполне понятен и органичен.

В рамках данной работы рассмотрим лишь единственный перевод Соловьева, датируемый 1885 годом, – переложение стихотворения А. Мицкевича «Сон» («Sen»). Выбор произведения именно этого автора, очевидно, был обусловлен несколькими причинами. Во-первых, именно в середине 1880-х годов Соловьев активно размышлял над проблемой соединения Церквей и объединения славянства. Поэтому возникновение польской темы в его переводческом творчестве выглядит довольно естественным. Во-вторых, этот перевод свидетельствует о значимости для Соловьева поэтической традиции польского романтика. Обратимся к особенностям этого перевода и характеру отражения в нем поэтической манеры переводимого автора.

Главный принцип своей переводческой деятельности Соловьев озвучил в программной статье 1890 года «О лирической поэзии». «…для хорошего перевода лирического стихотворения, – писал он, – необходимо, чтобы переводчик возбудил в себе то же лирическое настроение, из которого вышло подлинное стихотворение, и затем нашел соответствующее этому настроению выражение на своем языке. Для лирического перевода вдохновение нужнее, чем для всякого другого» [Соловьев 1991: 88]. Это высказывание еще раз объясняет выбор Соловьевым для перевода автора с близким мироощущением: иначе, очевидно, ему было бы трудно «вдохновиться» материалом.

Соловьев назвал свое стихотворение «На мотив из Мицкевича», тем самым подчеркнув, что его перевод лишь частично воплощает оригинальный текст польского поэта. Сразу же обращает на себя внимание значительное сокращение объема стихотворения (три катрена из пяти) и сужение диапазона исходных тем и мотивов. Обычно переводчики Мицкевича сохраняли заданную автором этапность развития мысли, количественное ее выражение (Н. В. Берг, Л. Гунин, Л. Н. Мартынов). Иногда, подобно М. Л. Михайлову [Мицкевич, эл. рес.], соединяли два последних катрена, в определенной степени дублирующих друг друга, незначительно развивающих лирический сюжет. Соловьев исключил второе и третье четверостишия, описывающие возлюбленную как источник смерти и саму смерть на ее руках. Стихотворение лишается у Соловьева авторского названия, и мотив сна, ключевой для Мицкевича («Wspomnisz o twoim sennym przyjacielu // I zstąpisz z niebios, aby go ocucić» [Mickiewicz 1965: 153]), становится второстепенным, звучит как некий отголосок: «Пока не сойдешь ты, в сиянье одета, // Меня пробудить от томительной ночи» [Соловьев 1974: 193]. Основной темой у Соловьева становится тема любви, которая вечна и способна преодолеть любые преграды. Причем, романтическое возвышение возлюбленной у Мицкевича приводит Соловьева к дорогому для него образу Вечной Женственности. Сам он был убежден в том, что «Небесный предмет нашей любви только один, всегда и для всех один и тот же – вечная Женственность Божия» [Соловьев 1991: 169]. Мотив сладостной смерти от рук возлюбленной («Wtenczas trucizny daj mnie kropel kilka» [Mickiewicz 1965: 153]) полностью исчезает в соловьевской интерпретации, так как является попросту невозможным в его философской и этической системе координат. Для Соловьева любовь была однозначно светлым чувством, способным одухотворить человека, привести его к идее самосовершенствования, спасти от характерного для человека эгоизма. В своем трактате «Смысл любви» философ писал: «…тем большее значение должны мы признать за любовью как за началом видимого восстановления образа Божия в материальном мире, началом воплощения истинной идеальной человечности. Сила любви, переходя в свет, преобразуя и одухотворяя форму внешних явлений, открывает нам свою объективную мощь…» [Соловьев 1991: 149]. Проецирование образа способной разбудить после конца света возлюбленной на Софию, Божественную Премудрость, сообщило ему особую направленность, привело к обязательному исключению отдельных

порывов и поступков, принципиально с ней несоотносимых.

Соловьев сохранил звучащий у Мицкевича мотив пробуждения («Zbudzę się myśląc, że chwilkę drzemałem…» [Mickiewicz 1965: 153]]), но приглушил апокалиптический мотив воскрешения из мертвых. у Соловьева остается лишь намек: «Чтоб грезить я мог до скончания света…» [Соловьев 1974: 193]). у Мицкевича этот мотив развернут: «A po dniach wielu czy po latach wielu, // Kiedy mi każą mogiłę porzucić…» [Mickiewicz 1965: 153].

Соловьев, как и Мицкевич, не выходил за пределы любовной лирики, но сам образ возлюбленной в стихотворении у него значительно отличался от оригинального, авторского. у Мицкевича лирическая героиня более земная, несмотря на ее романтическую идеализацию: «Znowu mię złożysz na twem łonie białem, // Znowu mię ramię kochane otoczy; // Zbudzę się myśląc, że chwilkę drzemałem, // Całując lica, patrząc w twoje oczy» [Mickiewicz 1965: 153]. Русские переводчики всячески детализировали этот образ, придавали ему осязательность и зрительную конкретность. В переводе Н. В. Берга она «волшебница», «подруга молодая» с «лазурными» очами, «легкой» рукой и «сладкими» устами [Сон (Мицкевич / Берг)]. Л. Н. Мартынов, создавая образ возлюбленной, употребляет эпитет «любимые руки» [Мицкевич 1974: 93]. Лев Гунин упоминал «милую» руку [Адам Мицкевич в переводах Льва Гунина, эл. рес.]. М. Л. Михайлов говорил о «безмятежных ласках» [Мицкевич, эл. рес.].

у Соловьева образ лирической героини, безусловно, создается с учетом его концепции Вечной Женственности. Об этом свидетельствуют второй и третий катрены, содержащие строки о «враждующей силе», противостоящей любви, и о схождении «в сиянье одетой» возлюбленной в мир. уСоловьева присутствуют и узнаваемые эпитеты, встречающиеся в его оригинальных стихотворениях («нежные» ласки, «ясные» очи). В результате создается новый сюжет о нисхождении Софии в земной мир, неоднократно воплощенный в его лирике 1870-х – 1880-х годов («Вся в лазури сегодня явилась…», «Близко, далеко, не здесь и не там…», «Что роком суждено, того не отражу я…» и др.).

Вместе с тем перевод Соловьева можно считать довольно точным. Он не нарушал логики стихотворения Мицкевича, его тональности. Соловьевское стихотворение так же эмоционально, как и у Мицкевича (остаются восклицания, оценочная лексика). Сохраняется свойственное романтикам двоемирие, характерные мотивы, некоторая недосказанность. Однако в результате получается практически оригинальный текст, в котором, оттолкнувшись от оригинала, переводчик реализует свое видение мира, близкое, но не вполне адекватное исходному. Для Соловьева-поэта это было вполне допустимо, ибо он сохранил главное в лирическом тексте – общее настроение, ритмику (ср.: «Chociaż zmuszona będziesz mnie porzucić» [Mickiewicz 1965: 152] и «Пуская нам разлуку судьба присудила…» [Соловьев 1974: 192]), впечатления и чувства, вызываемые у читателя.

Интересно, что создавая в последние годы своей жизни теорию «судьбы» поэта-гения, Соловьев обратился именно к личности и творчеству А. Мицкевича. Анализируя биографический и литературный материал, он как литературный критик пришел к выводу, что никто из крупных русских лириков не создал теургической поэзии, не смог прожить жизнь нравственно безупречную, стать образцом для других людей. Лермонтов олицетворял для Соловьева сознательный отказ от высшего предназначения гения, от пути сверхчеловечества (лекция «Лермонтов», 1899). Автор «Демона», по мнению критика, не увидел нравственной обязанности в своем таланте, воспринял его лишь как привилегию. Идеализировав злое начало в своем творчестве, он допустил его и в свою душу, в итоге его гибель стала закономерной. Пушкин, по логике Соловьева-критика, пошел дальше по пути сверхчеловечества (статья «Судьба Пушкина», 1897). В творчестве он представлял «чистую поэзию», то есть постигал Красоту напрямую, воспринимая ее в моменты высшего вдохновения из сверхсознательной области. Однако поэт погиб в результате раздвоения между пророческим и человеческим, между поэтической истиной и подчиненностью житейской среде. Эта раздвоенность, по словам Соловьева, определила суть внутренней трагедии Пушкина, его жизненный исход. И только польский поэт А. Мицкевич стал, по мнению критика, воплощением «положительного» жизненного выбора, соединил творчески гений с высокими нравственными принципами (статья «Мицкевич», 1899). Он смог осуществить жизненный подвиг духовного возрождения и достичь особой нравственной высоты. Он отказался от любви и личного счастья, от счастья национального, наконец, от внешнего авторитета церкви, противопоставив ему

«безусловную правду Божию, о которой свидетельствует совесть» [Соловьев 1990: 212]. Жизненные испытания, через которые прошел гений Мицкевича, нашли свое отражение, считал Соловьев, в его поэтическом творчестве. Лирика Мицкевича отличалась, по мнению критика, прежде всего «силой», «глубиною религиозного чувства», «серьезностью нравственных требований», «высотою мистических помыслов» [Соловьев 1990: 226]. Очевидно, эти высокие определения творчества польского поэта отразили память о присутствии в нем образа Вечной Женственности. Именно «твердое убеждение Соловьева в том, что цельность сознания и, следовательно, жизни художника есть главное условие успешности его поэтического служения» [Макарова (Юрина) 1999: 65] определили его вывод о глубоком, теургическом, смысле его поэтического служения. В соловьевской историко-литературной концепции западноевропейской литературы, достаточно свернутой вследствие особого взгляда на художественные взлеты и вершины в мировой словесности, лирика Мицкевича однозначно определялась как кульминация зарубежной поэзии всего ХIХ века [Юрина 2013: 88–89]. Показательно в этой связи высказывание Соловьева о Мицкевиче в уже упоминавшейся статье, где польский автор возвышался над всеми художниками слова своей эпохи: «…нашелся в целое столетие между великими только один, про которого можно было, не изменяя истине, сказать, что он не взглянул только в минуту поэтического вдохновения, а всегда взирал на жизнь с высоты… » [Соловьев 1990: 205].

Если рассматривать стихотворение Соловьева «На мотив из Мицкевича» в контексте его переводной лирики, близкой во временном отношении, то оно производит впечатление синтезирующего ранее созданного. В 1883 году поэт переводил «Lodi preghiere» Петрарки. В его «Хвалах и молениях Пресвятой Деве», которые он сам называл вольным и сокращенным переложением оригинала, были использованы образы греческой литургии, невозможные в итальянском оригинале: «Всенепорочная, Дева пречистая», «Манна небесная» и др. В итоге образ главной лирической героини получался не просто возвышенным, но мистически окрашенным, не по земному одухотворенным. Летом 1885 года Соловьев много работал над переводами произведений Гафиза. увлечение Востоком было характерно для романтизма. Романтики вдохновлялись идеей множественности цивилизаций, изображали современную действительность контрастно относительно бытового уклада и духовного мира народов, ведущих «естественную» жизнь. Часто ориентация на «живую» жизнь была основана на книжном знакомстве с обычным существованием восточных народов. Лирика персидского мастера стиха принципиально отличалась от молитвенного характера поэзии Петрарки. Ярко выраженная философичность, прославление любви в ее земном варианте, воспевание жизни и ее простых радостей – вина, красоты окружающей природы, открытости людям и миру. Восточная образность (розы, соловьи, гранаты и т. д.), гимн земной возлюбленной, ощущение полноты счастья в данное мгновение, эротизм – все это не было свойственно лирике самого Соловьева ни до, ни после переводов Гафиза. Однако он вполне погрузился в мир его поэзии, уловил и сумел отразить основное настроение, дух его лирического творчества. В переводе «Сна» Мицкевича отразилось, с одной стороны, прославление земной стороной любви, с другой, – благоговение перед небесной ее сущностью. Таким образом, он стал по своей сути синтезом двух более ранних направлений в переводческой деятельности Соловьева.

Итак, очевидно, что стихотворение «Сон» попало в сферу внимания Соловьева-переводчика не случайно. Близкое романтическое мировидение, возвышенный образ возлюбленной, переплетение ряда мотивов (любви, смерти, сна, воскрешения, пробуждения) определили выбор материала для перевода на начальной стадии. Поэзия польского классика позволила сформировать собственную образную систему и метод, выработать набор поэтических приемов и повлияла на дальнейшее творчество Соловьева в качестве литературного критика.

Адам Мицкевич в переводах Льва Гунина. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http: //spintongues. msk. ru/mickiewicz. htm.

Минц З. Г. Владимир Соловьев – поэт // Соловьев В. С. Стихотворения и шуточные пьесы. – М., 1974. – С. 5–56.

Мицкевич А. Стихотворения. – М.: Худ. литература, 1974. – 224 с.

Мицкевич А. Стихотворения. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http: //az. lib. ru/m/mickewich_a/text_0090_k_pol-ke_materi. shtml.

Соловьев В. С. Значение поэзии в стихотворениях Пушкина. – Литературная критика. – М., 1990. – С. 223–273.

Соловьев В. С. Мицкевич // Литературная критика. – М., 1990. – С. 205–212.

Соловьев В. С. О лирической поэзии // Смысл любви: Избранные произведения. – М., 1991. – С. 85–110.

Соловьев В. С. Смысл любви // Смысл любви: Избранные произведения. – М., 1991. – С. 125–182.

Соловьев В. С. Стихотворения и шуточные пьесы. – М.: Сов писатель, 1974. – 352 с.

Сон (Мицкевич / Берг) / До. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http: //ru. wikisource. org/wiki/Сон_(Мицкевич/Берг)/ ДО.

Юрина Н. Г. Литературно-критическая концепция В. С. Соловьева: истоки, становление, развитие. – Саранск: Из-во Мордов. ун-та, 2013. – 280 с.

Mickiewicz A. Wiersze // Mickiewicz A. Dzieła Рoetyckie: w 2 tomach. Т. 1. – Warszawa, 1965. – 520 p.

Юрина Н. Г. Стихотворение В. С. Соловьёва «На мотив из Мицкевича» в переводческой практике поэта // Перевод в меняющемся мире: Материалы Международной научно-практической конференции. – М.: Издательский центр «Азбуковник», 2015. – С. 155-159.